Том четвертый. [Произведения] - Михаил Салтыков-Щедрин

Бобырев. Да ведь это и прежде бывало; и прежде встречались люди, которые беспрекословно исполняли, что им приказывали.

Набойкин. Прежде исполняли приказания машинально, потому только, что это были приказания, нынче исполняют их в силу своих собственных убеждений; прежде была на первом плане преданность лицам, нынче на первом плане преданность системе. Свистиков, например, усердно служит Клаверову, как Петру Сергеичу, но отнюдь не подозревает, что Петр Сергеич олицетворяет собой принцип.

Свистиков. Это точно-с… однако ж, позвольте-с! Ведь до Петра-то Сергеича были Степан Михайлыч, а я и им служил верою и правдою — как же это? Стало быть, и во мне принцип действовал, потому что я служил им не как Степану Михайлычу, а как своему начальнику! Значит, для меня и Степан Михайлыч, и Петр Сергеич — все одно, начальники… система-с!

Бобырев. А ведь коли хочешь, это действительно своего рода система, Набойкин!

Набойкин. Ну да, ну да! (Ласково треплет Свистикова по плечу.) Такие люди еще нам нужны! такие люди нас не выдадут! Diantre! nous pouvons aussi avoir nos petites faiblesses à nous![100]

Свистиков. Насчет этого, конечно-с… не выдадим! Только бы из остаточков к празднику побольше!

Набойкин. Об этом подумаем, добрый старик!

(Бобыреву.) Да ну рассказывай, рассказывай же, Бобырев, что ты там делал в этом милом Семиозерске.

Бобырев. Да что… ну, женился, например…

Набойкин. Ага! и женился! ну, что ж, это дельно, хотя, entre nous soit dit,[101] немного мешает. А жена хорошенькая?

Бобырев. Не знаю, об этом не говорят.

Набойкин. Ну да, это значит, что хорошенькая. Что ж, и это недурно. В наше время, mon cher, хорошенькая женщина очень много может сделать…

Свистиков. Хорошенькая женщина может в другой раз жизнь человеку даровать, Павел Николаич!

СЦЕНА III

Те же и Клаверов (входит в щеголеватом утреннем костюме с сигарой в зубах).

Клаверов. Э, да вы, господа, тут об хорошеньких рассуждаете! И, верно, все этот злодей Свистиков! (Увидев Бобырева.) Ба! кого я вижу! откуда ты, эфира житель!

Бобырев (видимо, не зная, как ему быть). Клаверов… ваше превосходительство…

Клаверов (жмет ему руку). Да, брат: «превосходительство»! Ну да, впрочем, надеюсь, что ты, как старый товарищ, отбросишь все эти церемонии в сторону. (Свистикову.) У вас, Иван Михеич, все благополучно?

Свистиков. Все благополучно, ваше превосходительство.

Клаверов. Нового ничего нет?

Свистиков. Нового ничего нет, ваше превосходительство.

Клаверов. Ну и прекрасно.

Свистиков. Жэмсаˬ, ваше превосходительство.

Клаверов снисходительно улыбается.

Клаверов. А там были?

Свистиков. Сейчас оттуда-с. Изволили принимать в изящнейшем неглиже-с.

Набойкин. А у вас, я думаю, уж и глаза разбежались?

Свистиков. Нет-с, Павел Николаич, не разбежались-с! Не потому, конечно, чтобы предмет того не был достоин, а потому, что завсегда понимаем, что здесь наше начальство, и следственно, не разбегаться нам нужно, а оберегать-с.

Клаверов. А про князя вы не спрашивали?

Свистиков. Как же-с; вчера после театра изволили заезжать к ним и очень были милостивы. Обещались утвердить постройку за Артамоновым.

Клаверов. Эта Клара просто сумасшедшая!

Набойкин. Не столько сумасшедшая, сколько плотоядная.

Свистиков. И еще обещались определить Нарукавникова на место Пичугина.

Клаверов (смущенный). Однако это странно… я скажу… я буду протестовать… и откуда берут они этих Нарукавниковых?

Свистиков. А какие они деловые, ваше превосходительство, даром что хорошенькие!

Набойкин. А что?

Свистиков. Да так-с; сидят это и чай кушают, а сами всё рассчитывают: Артамонов, говорят, пятьдесят тысяч подарил, да еще в долю взять обязался, тут, говорят, пятьдесят тысяч по крайней мере… а горлышко-то у них беленькое-пребеленькое, точно фарфоровое-с.

Набойкин смеется.

Клаверов. Однако это ужаснейшая мерзость! Набойкин. Il parait que vous êtes en guerre ouverte avec la belle?[102]

Клаверов (Свистикову). Вы можете уйти, Иван Михеич.

Свистиков. Портфель прикажете оставить?

Клаверов. Да, оставьте.

Свистиков кладет на стол портфель и уходит.

СЦЕНА IV

Клаверов. Знаешь ли, Набойкин, что все это ужасно скверно.

Набойкин. Охота тебе думать об этом; и какое тебе дело до отношений князя к какой-нибудь Кларе!

Клаверов. Во-первых, ты ошибаешься: она не «какая-нибудь», а Клара Федоровна, знаменитая Клара Федоровна, об которой болтает весь Петербург; во-вторых, дела, которые она обделывает, идут через мои руки; в-третьих, наконец, этот Нарукавников, которого мне суют, — это уж просто ни на что не похоже! (Бобыреву.) Вот, mon cher, наше положение!

Бобырев. Кто же эта Клара?

Набойкин. Покуда это то, что называется une puissance.[103] Говорю «покуда», то есть до тех пор, пока не сшибет ее Клаверов.

Клаверов (Бобыреву). Voilà où nous en sommes reduits![104]

Набойкин. Однако сознайся, Клаверов, что она все-таки прелесть женщина.

Клаверов. Да, недурна. (Кусает себе ногти.)

Набойкин. И когда-то вы были страшные приятели!

Клаверов. Оттого-то теперь она и не может терпеть меня. Впрочем, qui vivra verra![105] (Задумывается.)

Набойкин. А я бы на твоем месте, право, соединял полезное с приятным. Какая тебе печаль от того, что за нею стоит целая стая Артамоновых, Хлудяшевых, Покрышкиных и тому подобных? Согласись, что ведь и им есть хочется, следовательно…

Клаверов. Да нет же, нельзя… Ты пойми, что я должен смотреть в будущее! Конечно, князь меня поддержит… но кто же может поручиться, что князь прочен! Нынешнее время, mes enfants,[106] ужасно быстро съедает людей.

Набойкин (декламирует). «Сегодня бог, а завтра где ты, человек?» Так, кажется, Бобырев?

Бобырев. Не совсем, но почти так.

Набойкин. Люблю старика Державина! А еще больше люблю старика Крылова… délicieux![107] Скажите, messieurs, отчего нынче нет таких поэтов? (Декламирует.) «Тень от чела, с посвиста пыль»… charmant![108]

Клаверов. Ну, Набойкин, можешь оставить нас в покое со своею литературой. Черт возьми, однако, эта Клара… и этот старикашка, который никак не хочет понять, что нынче совсем не такое время! Нет, да вы представьте себе мое положение: не дальше как вчера встречается со мной на Невском Шалимов и говорит: «Нам известно, что постройка остается за Артамоновым, и мы надеемся, что ты будешь протестовать!» «Нам»! «Мы»! — ведь вот до чего мы дожили!

Набойкин. Я просто не понимаю тебя, Клаверов!

Клаверов. И я года три тому назад не понял бы, а теперь, к несчастию, понимаю… Да, mes enfants,[109] надо много ловкости, чтоб пробалансировать подобное время!

Набойкин. Это правда, что эти господа много нам вредят; но несомненно, однако ж, и то, что мы сами много виноваты в том, что придаем им слишком большое значение…

Клаверов. Там виноваты или нет, а, стало быть, не можем не придавать, коли придаем. Опять-таки повторяю тебе: нельзя! Представь себе, что ты купил имение, и потом оказалось, что продавец во всех частях обманул тебя: и лес показывал тебе чужой, и в купчею крепость вклеил такие условия, которые ставят тебя в постоянную зависимость от него… Мы все находимся в положении подобного покупщика, мы все идем на неизвестное.

Набойкин. Однако неужели же продавец-то Шалимов?

Клаверов. А кто же знает? Кто знает, кто покупает и кто продает, кто хозяин и кто работник? Несомненно одно, что продавец и хозяин — время. Все так перемешалось, что самый проницательный человек не сумеет разобрать, где настоящая сила. Мы сами, люди молодого поколения, люди, не отшатнувшиеся от стариков, служим лучшим доказательством тому, как трудно угадать, где сила. Года три тому назад кто мог бы сказать, что мы будем иметь вес, будем занимать видные места в администрации?

Набойкин. Но ведь это именно потому так и сделалось, что мы не отшатнулись.

Клаверов. Э, любезный! да разве мы не либеральничали, разве мы не именем отрицания ворвались в святилище старчества? И, главное, спрашиваю я тебя, разве не были мы искренни и в либерализме и в отрицании? Нет, мы и либеральничали, и отрицали, и были настолько же искренни и в том и в другом случае, насколько искренни и все эти Шалимовы. Вся штука в том, что Шалимовы пошли несколько дальше и что в пользу их уже не старцы, а мы должны будем расчистить ряды свои. (Бобыреву.) Ты не был у Шалимова?

Бобырев. Нет, не был. (Решительно.) Да и не буду.

Клаверов. Напрасно. С одной стороны, Клара Федоровна, с другой — Шалимов — вот наши puissances du jour![110] Ты к нам надолго?

Бобырев (робко). Да хотелось бы совсем.

Клаверов. Что, разве в Семиозерске не повезло?